Ощущение ужаса прошло, но защитный купол тишины нарушился. Только что хоббиты были отрезаны от всего мира, словно укрывшись на невидимом островке безопасности, а теперь они чувствовали, что снова уязвимы, снова открыты всему и вся. Чувство тревоги вернулось, а Фродо так до сих пор ничего и не сказал Голлуму и ни на что не решился. Глаза его были закрыты – он не то грезил, не то смотрел куда–то в себя, глубоко–глубоко, в самые сокровенные тайники сердца и памяти.
Наконец он пошевелился и встал. Казалось, он собирается объявить свое решение, но вырвались у него совсем другие слова:
– А ну–ка, послушайте! Что это?
Новая напасть! Хоббиты явственно услышали пение и хриплые выкрики – сначала в отдалении, потом все ближе и ближе. Всем пришла в голову одна и та же мысль: Черные Крылья заметили их и успели отрядить за ними вооруженных солдат! Правда, что–то чересчур уж быстро подоспели солдаты, но это никого не удивило: для страшных слуг Саурона, казалось, нет ничего невозможного. Хоббиты и Голлум вжались в склон лощины и прислушались. Бряцание оружия, голоса, звон упряжи раздавались уже прямо над головой. Сэм и Фродо выхватили свои маленькие мечи. Отступать было некуда.
Голлум медленно привстал и по–тараканьи подполз к краю лощины. С великой осторожностью приподнявшись, он заглянул в щелку между двумя треснувшими камнями. Некоторое время он лежал затаясь и наблюдал. Тем временем голоса стали удаляться, затихать и постепенно стихли совсем. На стенах Мораннона запел горн.
Голлум неслышно сполз обратно на дно лощины.
– В Мордор опять идут люди, – тихо сообщил он. – Люди с темными лицами. Мы таких людей еще не видели, нет. Смеагол таких не видел. Очень свирепые люди. Черные глаза, длинные черные волосы, в ушах золотые серьги. Да, да, много красивого золота! У некоторых красная краска на щеках. Плащи красные. Флаги красные [429] . Наконечники копий тоже. Щиты круглые, желтые и черные, с большими острыми шипами. Нехорошие люди. Жестокие и очень злые. Почти как орки, только гораздо выше ростом. Смеагол думает, что они с юга, из стран, которые за устьем Великой Реки. Они пришли той дорогой. Они уже прошли в Черные Ворота, но могут появиться и новые отряды. В Мордор все время приходят люди, все больше и больше. Когда–нибудь они все там окажутся.
– А олифанов ты там не видел? [430] – спросил Сэм, от любопытства позабыв про страх, – так ему хотелось побольше услышать о дальних странах.
– Нет, нет там никаких олифанов… Кто такие олифаны? – недовольно спросил Голлум.
Сэм встал, заложил руки за спину (он всегда так делал, когда собирался «говорить стихи») и начал:
– Это наш, засельский стишок, – сказал Сэм, продекламировав последнюю строчку. – Может, это чепуха, про олифанов, а может, и нет. Но мы тоже часто рассказываем сказки, и про Юг в том числе. В прежние времена хоббитам приходилось иногда путешествовать. Правда, возвращался мало кто, да и верили далеко не всему, что они рассказывали. Как в пословице: «Больше ври про то, что в Бри!» Но я часто слышал истории про Больших, которые живут на юге. В сказках они зовутся Смуглами. Говорят, они сражаются на олифанах. Привязывают на спину олифанам башни и дома, а олифаны бросают друг в друга деревья и скалы. Ты сказал, что видел людей с юга в золоте и красной краске, вот я и спросил: «А как насчет олифанов?» Если бы ты сказал: «Да, есть олифаны», я бы рискнул и высунулся, чтобы взглянуть на них. Наверное, я никогда олифанов не увижу. Может быть, таких зверей и вовсе нет на свете… – Сэм вздохнул.
– Нету, нету олифанов, – подтвердил Голлум. – Смеагол ничего про них не слышал. Он не хочет их видеть. Он не хочет, чтобы они были. Смеагол хочет уйти и спрятаться, где побезопаснее. Смеагол хочет, чтобы хозяин ушел отсюда. Хозяин добрый, он пойдет за Смеаголом, правда?
Фродо поднялся. Он не смог сдержать смех, когда Сэм пустился декламировать старый детский стишок про Олифана, и смех помог ему стряхнуть сомнения.
– Эх, сюда бы тысячу–другую олифанов и Гэндальфа на белом олифане во главе войска, – воскликнул он. – Тогда бы мы, наверное, легко проложили себе путь в эту мрачную страну. Но у нас нет ничего, кроме наших ног, которые и так уже сбиты в кровь… Ладно, Смеагол! Мы уже в третий раз меняем дорогу. Что ж, может, на третий раз что–нибудь и получится. Я иду за тобой.
– Добрый, мудрый, славный хозяин! – вскричал обрадованный Голлум, прыгая Фродо на грудь. – Хороший хозяин! Теперь отдыхайте, добрые, хорошие хоббиты, ложитесь вот сюда, в тень от камня. Отдыхайте и ждите, пока не уйдет Желтое Лицо. А когда оно уйдет, отправимся в дорогу. Пойдем быстро и тихо. Как тени!
Глава четвертая.
О ТРАВАХ И ТУШЕНОМ КРОЛИКЕ [432]
Часы, оставшиеся до наступления сумерек, хоббиты посвятили отдыху. Они постепенно переползали по склону вслед за тенью, пока наконец тень восточного склона не удлинилась и тьма не заполнила ложбину до краев. Тогда хоббиты разделили между собой скудный ужин и пригубили воды. Голлум есть не стал, но воды выпил с охотой.
– Скоро будет что пить, – обнадежил он, облизывая губы. – К Великой Реке течет много ручьев, там вода хорошая. Да, в тех странах, куда мы идем, вода вкусная. Может быть, Смеагол достанет и еды. Он очень проголодался, да, очень, очень. Голлм! – Он прижал к впалому животу большие плоские ладони, и в глазах у него загорелся бледно–зеленый огонек.
Когда они переползли через край лощины и пустились наконец в дорогу, сумерки уже сгустились. Три неясные тени мелькнули у края ямы и, как привидения, растворились среди камней на обочине. До полнолуния оставалось всего три дня, но луна пряталась за горами почти до полуночи, так что идти пришлось в полной темноте. Только на одном из Зубов Мордора горел в вышине красный огонь, но ничто больше не напоминало о неусыпной страже у Ворот Мораннона.
Этот красный глаз неотрывно глядел в спину путникам, пока они спешили прочь, пробираясь среди камней. Выйти на дорогу они не осмеливались и старались, как могли, держаться обочины. Наконец, когда ночь перевалила за половину и путники утомились (ведь привал они устроили только раз, и то ненадолго!), глаз превратился в огненную точку и вскоре исчез вовсе; это означало, что они обогнули крайние северные утесы предгорий и повернули к югу.
Чувствуя непонятное облегчение, путники сделали еще один привал – совсем короткий. Голлум торопил и понукал их. По его расчетам, от Мораннона до перекрестка близ Осгилиата оставалось около тридцати лиг, и он хотел одолеть их за четыре перехода. Поэтому вскоре хоббиты, превозмогая усталость, снова двинулись в путь и шли до тех пор, пока над бескрайней серой пустыней не начал медленно разливаться свет зари. Лиг восемь, пожалуй, позади осталось, но дальше хоббиты идти не могли, даже если бы отважились.
429
Одно из мест трилогии, где особенно силен соблазн усмотреть аллегорию. Многие и пытались это сделать, видя в Мордоре то гитлеровскую Германию, то сталинскую Россию, то все вместе, а в сговоре Сарумана и Саурона – чуть ли не тайный пакт Молотова – Риббентропа. Однако Толкин возражал против таких толкований. «Мой ум не работает аллегориями», – утверждал он в письме к Н.Митчисон от 25 апреля 1954 г. (П, с.174). С другой стороны, «невозможно написать историю, свободную от аллегории, так как каждый из нас – своего рода аллегория…» Шиппи (с.127) разъясняет позицию Толкина следующим образом: «Неаллегоричность не означает запрета на поиск параллелей событиям ВК во внешнем мире».
Аллегория – это всегда жесткое закрепление за образом какого–то одного смысла, а ВК глубоко символичен, и символы, в нем заключенные, многозначны. Они легко приложимы к действительности: против этого Толкин не возражал. Но сказать, что красные флаги южан означают флаги, скажем, Красной Армии и больше ничего, – значит не понять чего–то очень существенного, хотя усмотреть в цвете этих флагов намек ничто читателю не запрещает. А вот в трактовке этого намека он остается волен. Скорее всего, в числе прочего он содержит указание на то, что действительность двадцатого века каким–то таинственным образом и впрямь вторгается в действие, присутствует в нем (или наоборот).
В письме к С.Анвину от 31 июля 1947 г. (П, с.120) Толкин пишет: «Конечно, аллегория и простое повествование (story) имеют между собой много общего и где–то там, в царстве истины, встречаются друг с другом; поэтому единственной по–настоящему последовательной аллегорией является реальная жизнь. А единственные по–настоящему понятные рассказы – это аллегории… Разница между ними в том, что они подходят к делу с разных концов. Вы можете, если вам угодно, видеть в образе, скажем, Кольца аллегорию нашего времени – например, аллегорию судьбы, ожидающей всех, кто пытается победить зло с помощью силы. Но вы можете сделать это только потому, что магические, механические силы всегда действуют одинаково…»
430
В оригинале Oliphaunt. (Древнеангл. «слон». Современное англ. слово elephant звучит почти так же. Олифаном назывался знаменитый рог Роланда в старофранцузской «Песни о Роланде».)
431
В письме к сыну Кристоферу от 30 апреля 1944 г. Толкин приводит это стихотворение целиком и замечает: «Надеюсь, мне удалось сделать его похожим на настоящие детские стишки» (П, с.77). Стихотворение про олифана, прочитанное у самых Врат Мордора, производит комический эффект. «Мне кажется, что в реальной жизни, как и в ВК, комическое возникает именно там, где есть необходимость противостоять тьме мира», – писал Толкин С.Анвину (31 июля 1947 г., П, с.120).
432
В письме к сыну Кристоферу от 30 апреля 1944 г. Толкин пишет: «Пока что [[герои]] находятся в Итилиэне… В целом Сэм ведет себя неплохо и оправдывает свою репутацию. С Голлумом он обращается примерно как Ариэль с Калибаном» (П, с.77). См. также письмо к сыну Кристоферу от 11 мая 1944 г. (П, с.79): «Я закончил четвертую главу («Фарамир»), которая получила полное одобрение К.С.Л. и Ч.У. (К.С.Льюиса и Ч.Уильямса – см. прим. к гл.3 этой части. – М.К. и В.К.).