Глава восьмая.

ОБИТЕЛИ ЦЕЛЕНИЯ

Пелена слез и усталости застилала глаза Мерри, когда процессия приблизилась к обрушенным воротам Минас Тирита. Мерри не замечал ни исковерканной земли, по которой шел, ни витавшего надо всем духа смерти. Воздух загустел от дыма и огня, над битвищем стоял смрад – горели военные машины: одни занялись пламенем прямо на поле, другие рухнули в пылающие ямы, где скопилось к тому же немало трупов. Здесь и там высились полусгоревшие туши зверей–исполинов. Многих уложили каменные снаряды, у некоторых из глаз торчали метко пущенные стрелы лучников Мортонда. Дождь, ветром отнесенный к северу, прекратился; блеснуло солнце, – но в нижних ярусах еще дотлевали пожарища, и удушливый запах гари все не выветривался.

На поле битвы уже трудились люди, расчищая путь через завалы тел и обломков. Из города спешили с носилками. Эовейн осторожно переложили на мягкие перины, а тело Короля накрыли златотканым покрывалом. Вокруг встали роханцы с зажженными факелами, но бледным казалось в свете дня это колеблющееся на ветру пламя…

Так вступили в столицу Гондора Теоден и Эовейн, и все обнажили головы и поклонились им. Процессия миновала пепелище нижнего яруса и каменными улицами потянулась дальше – наверх. Восхождение, как показалось Мерри, тянулось сто лет; все было как в отвратительном сне, когда ни в чем нет смысла и надо куда–то дойти, но куда именно – не вспомнить.

Свет факелов, которые несли впереди, начал мало–помалу меркнуть и сгинул. Мерри оказался в темноте и подумал: «Это подземный ход, который ведет в могилу. Мы останемся там навсегда». Тут в его грезы внезапно вторгся живой голос:

– Мерри! Вот удача! Наконец–то!

Хоббит поднял взгляд, и туман перед его глазами слегка поредел. Это же Пиппин! Они стояли лицом к лицу посреди какой–то узкой улочки; если не считать их двоих, улочка была совершенно пуста. Мерри протер глаза.

– Где же Король? – удивился он. – А Эовейн?

Тут он пошатнулся, опустился на какое–то крылечко, и по его щекам снова потекли слезы.

– Все ушли наверх, в Цитадель, – объяснил Пиппин. – Ты, видно, клевал носом и свернул не на ту улицу. Тебя хватились, и Гэндальф послал меня на розыски. Мерри, старина!.. Как здорово опять тебя увидеть! Только, я погляжу, ты совсем без сил, так что не буду к тебе пока приставать. Ответь только – ты цел? Тебя не ранили?

– Да нет, – подумав, ответил Мерри. – Вроде не ранили. Только вот правой рукой не пошевелить. Это с тех пор, как я его ударил. А мой меч сгорел, будто щепка.

Пиппин нахмурился.

– Пошли–ка со мной, приятель, и чем скорее, тем лучше, – другим, озабоченным голосом заявил он. – Надо бы тебя отнести, конечно, да тяжеленько будет… С другой стороны, самому тебе тоже не дойти. Они, брат, зря не положили тебя на носилки вместе с остальными. Их, конечно, можно понять – столько всего стряслось кругом! Бедного маленького хоббита немудрено было и проглядеть.

– Иногда это бывает не так плохо, – без выражения откликнулся Мерри. – Меня тут недавно проглядел один… Хотя нет, не буду. Пиппин! Помоги мне, ладно? Гляди – опять темно стало, и рука что–то совсем холодная…

– Ну, будет, Мерри, будет глупости говорить, – засуетился Пиппин. – Обопрись–ка на меня, и пойдем. Потихонечку–полегонечку. Тут близко.

– Ты меня хоронить ведешь? – вдруг спросил Мерри.

– Да ты что?! – Пиппин чуть не сел, услышав это. Сердце у него сжалось от жалости и тревоги, и он как можно бодрее объявил: – Мы идем в Обители Целения, вот куда!

Пройдя по узенькой улочке между каменными домами и внешней стеной четвертого яруса, они вышли на главную дорогу, ведущую к Цитадели. Мерри шатался и шевелил губами, как будто спал на ходу.

«Так я его никогда не доведу, – вконец упал духом Пиппин. – Неужели никто не поможет? Я бы сбегал за подмогой, но оставить–то его тут нельзя…»

В этот миг, к его удивлению, сзади послышался топот мальчишечьих ног; когда парнишка поравнялся с ними, Пиппин узнал Бергила, сына Берегонда.

– Эй, Бергил! Ты куда? – окликнул его хоббит. – Рад тебя видеть, а еще больше рад, что ты жив!

– Я теперь посыльным у Целителей, – кинул Бергил на ходу. – Мне некогда болтать!

– И хорошо! – обрадовался Пиппин. – Ты только передай Целителям, что у меня на руках больной хоббит – то есть, по–вашему, периан! Он прямо с поля битвы. Похоже, сам не дойдет. Если Митрандир там, скажи ему. Он будет рад, что периан нашелся!

Бергил помчался дальше.

«Подождем–ка лучше тут», – рассудил Пиппин.

Он осторожно посадил Мерри у края дороги, на солнышке, сел рядом и пристроил голову друга у себя на коленях. Осторожно ощупав Мерри, он взял его руки в свои. Правая была холодна как лед.

Вскоре появился и сам Гэндальф. Он наклонился и, погладив Мерри по голове, бережно поднял его на руки.

– Этого хоббита следовало внести в Город с великими почестями, – сказал волшебник. – Я верил в него, и он отплатил мне сторицей. Если бы я не уговорил Элронда и вы оба остались в Ривенделле, сегодняшний печальный день принес бы нам еще больше горя… – Он вздохнул и добавил: – Но теперь у меня одной заботой больше. А исход битвы, увы, еще неясен…

Наконец Фарамир, Эовейн и Мериадок были приняты на попечение Целителей и уложены в постель. Они попали в искусные руки. Несмотря на то, что в дни общего упадка Предание в его былой полноте повсеместно подверглось забвению, Целители Гондора еще не утратили прежнего мастерства и были весьма искушены в заживлении ран, уходе за ранеными и лечении всех болезней, которыми страдали в ту пору смертные к востоку от Моря. Кроме разве что одной – старости. Против нее средства так и не отыскалось. Срок жизни гондорцев сократился к тому времени так, что они почти уравнялись с людьми обычными. Мало кто мог похвалиться, что встретил столетний юбилей в полном здравии, – исключая разве тех, в чьих жилах текла более чистая кровь Людей Запада.

В последнее время мудрость и умение Целителей столкнулись с неразрешимой загадкой. В Гондоре появилась новая, неисцелимая болезнь, о которой доселе никто не слыхивал. Целители прозвали ее Черной Немощью [574] , ибо эту хворь напускали Назгулы. Пораженный ею человек постепенно погружался в глубокий непробудный сон, замолкал, холодел как мертвый – и в конце концов умирал. Целители заподозрили, что невеличек и королевна Рохана занемогли – и очень тяжко – именно этим недугом. До полудня они изредка бормотали во сне, и сиделки прислушивались к их бессвязному лепету в надежде, что больные проговорятся и расскажут, что их беспокоит. Но вскоре оба мало–помалу начали погружаться во тьму, и, когда солнце стало клониться к западу, серая тень легла на их лица. Что до Фарамира, то он сгорал в огне лихорадки, и никто не мог помочь ему.

Гэндальф в великой тревоге ходил от одного больного к другому, и сиделки повторяли ему слово в слово все, что слышали из уст больных. Так минул день. А за стенами города шла великая битва. Надежда то затухала, то разгоралась вновь, и много раз дело оборачивалось для обеих сторон неожиданностью, но Гэндальф выжидал и не вмешивался ни в ход сражения, ни в ход болезни. Наконец небо от края до края запылало огнем заката, и на серые лица больных через оконные проемы упал алый отсвет. На миг показалось, что к раненым возвращается румянец здоровья, – но это была лишь насмешка.

Глядя на Фарамира, старшая из сиделок, Иорэт [575] , не могла удержать слез, ибо все любили его.

– Какое несчастье будет, если он умрет, – говорила она, глотая рыдания. – Вот был бы в Гондоре Король, как в старые времена! В древних преданиях говорится – как там?.. «В руке Короля исцеленье найдешь [576] . Сим познaется истинный Владыка».

Гэндальф, стоявший рядом, ответил ей: