– Кто может знать заранее? – не сдавался Мерри. – Ведь не затем же ты взял меня в оруженосцы, чтобы я отсиживался дома, пока ты воюешь! Не хочу, чтобы в песне потом пелось, как меня не взяли в поход!

– Я обещал беречь тебя, – строго оборвал Теоден. – А ты изволь повиноваться. К тому же никто из всадников не возьмет тебя с собой в седло. Если бы сражение разыгралось прямо у этих ворот, то – кто ведает? – может, и ты совершил бы подвиг, достойный песни. Но до Мундбурга, которым правит Дэнетор, отсюда больше ста лиг. Это мое последнее слово, Мериадок!

Мерри поклонился и, расстроенный, отошел, скользя глазами по рядам воинов, которые готовились к выступлению. Всадники подтягивали подпруги, проверяли седла, поглаживали взволнованных лошадей. Многие тревожно поглядывали на небо, опускавшееся все ниже и ниже. Вдруг один из всадников, подойдя к хоббиту сзади, прошептал ему на ухо:

– У нас говорят: где властна воля, там путь к победе! [541] Я проверил это на себе.

Мерри обернулся, поднял глаза и узнал говорившего. Это был тот самый молодой воин, лицо которого запало ему в душу утром, на смотре.

– По твоему лицу видно, что ты хочешь ехать с Королем, – продолжал всадник.

– Ты угадал, – сознался Мерри.

– Значит, мы с тобой поедем вместе, – сказал всадник. – Я посажу тебя перед собой, накрою плащом – а там ты не успеешь и глазом моргнуть, как мы окажемся в степи. Ну а в степи тьма еще непрогляднее, чем здесь. Твое желание искренне, – значит, надо его уважить. Ничего никому не говори и следуй за мной!

– Спасибо тебе! Спасибо от всего сердца, – вымолвил пораженный Мерри. – Я не знаю твоего имени…

– Право? – тихо переспросил всадник. – Что ж! Тогда зови меня Дернхельм [542] .

Так случилось, что, когда король Рохана выступил в поход, с ним – в одном седле с роханским воином Дернхельмом – отправился и хоббит Мериадок. Рослый жеребец Виндфола [543] даже не ощутил добавочного бремени – Дернхельм, ловкий и стройный, был невысок и легок, не в пример остальным всадникам.

Кони скакали вперед и вперед, в темноту. Первый лагерь был разбит в двенадцати лигах от Эдораса, в приречном лозняке, недалеко от того места, где Снаубурн впадал в Энтвейю. А поутру – снова вперед, по степям Фолда, пока степь не перешла в заболоченную Фенскую Низину и справа не потянулись обширные дубовые леса, взбиравшиеся по окраинным холмам Рохана к подножию возвышавшегося у границ Гондора темного пика под названием Халифириэн. Слева тонуло в тумане болотистое устье Энтвейи. По дороге до войска доходили слухи о войне, захлестывающей север Рохана. Одинокие всадники, скакавшие во весь опор, приносили вести о том, что с востока на Марку движутся вражьи полчища, а от Стены Эмин Муйла по степям расползаются орки.

– Вперед! Вперед! – кричал Эомер. – Сворачивать поздно! Болота Энтвейи защитят нас. Главное теперь – скорость. Вперед!

Так покинул король Теоден свое королевство. А дорога все вилась, все бежала вперед, оставляя позади лигу за лигой, и проплывали мимо горы–маяки – Каленхад, Мин–Риммон, Эрелас, Нардол. Но огни на их вершинах погасли. Все вокруг было серо и безмолвно; тень сгущалась над головами всадников, и надежда в сердцах постепенно меркла.

Глава четвертая.

ОСАДА ГОНДОРА

Гэндальф растолкал Пиппина. На столе пылали свечи, сквозь щели в ставнях просачивался какой–то мутный полумрак. Было душно, как перед грозой.

– Который час? – осведомился хоббит, зевая.

– Уже третий, – ответил Гэндальф. – Пора вставать и приводить себя в соответствующий вид. Тебя зовет Наместник – он хочет ввести нового слугу в круг его обязанностей.

– А насчет поесть он как – позаботится?

– Нет. Завтрак тебе принес я. Держи! Тут все, что тебе полагается до полудня. С сегодняшнего дня каждый получает урезанную порцию, и ни крошки лишней, – таков приказ.

Пиппин без особого восторга посмотрел на маленькую булочку и просто смехотворную, по его представлениям, порцию масла. Тут же в чашке белело разбавленное молоко.

– И зачем только ты меня сюда притащил? – вздохнул он.

– Ты и сам великолепно знаешь, – внушительно отчеканил Гэндальф. – Чтобы с тобой не стряслось беды похуже. Так что не вороти нос, а вспомни лучше, что все злоключения свалились на тебя по твоей же собственной вине.

Пиппин промолчал.

Вскоре он уже шел вслед за Гэндальфом по стылым галереям к двери Башенного Зала. В серой полумгле чертога сидел Дэнетор. «Старый, терпеливый паук», – подумал Пиппин. Можно было подумать, что Повелитель со вчерашнего дня так и не сдвинулся с места. Он указал Гэндальфу на стул; Пиппин остался стоять. Он уже заподозрил, что его не заметили, когда Дэнетор вдруг обратился к нему:

– Что ж, любезный Перегрин, надеюсь, ты провел минувший день с пользой для себя и остался доволен? Боюсь, правда, наши трапезы показались тебе скудными…

Пиппина эти слова неприятно поразили: у него возникло чувство, что Повелителю Минас Тирита каким–то образом стало известно все, что он, Пиппин, сказал и сделал накануне. А может, он и мысли угадывает?.. Хоббит счел за лучшее промолчать.

– Какие же ты хочешь предложить мне услуги?

– Я думал, Повелитель, ты сам скажешь, что мне делать.

– Разумеется, но сперва я должен узнать, на что ты годен, – возразил Дэнетор. – А узнать это я смогу, лишь оставив тебя при своей особе. Мой оруженосец просил отпустить его в отряд, охраняющий стены города. Ты временно будешь заменять его. Станешь мне прислуживать, исполнять мелкие поручения – и, если война и военные советы оставят мне хоть сколько–нибудь досуга, развлекать меня беседой. Ты умеешь петь?

– Еще бы, – обрадовался Пиппин и тут же спохватился: – То есть… для своего брата хоббита я пою неплохо, но тут засельские песни, наверное, придутся не ко двору. Они не годятся для дворцов и для черных времен. Кроме ветра и дождя, у нас и горестей–то не бывает. Мы любим петь о чем–нибудь веселом, чтобы можно было посмеяться, ну и, конечно, о пирах и застольях…

– Чем же плохи такие песни для моего дворца? – спросил Дэнетор. – Наш народ много долгих лет жил в соседстве с Тенью, но тем охотнее будем мы внимать песням вашей безмятежной страны. Нам радостно видеть, что бдение наше было не всуе, – ведь иной благодарности за свой труд гондорцы вряд ли дождутся.

Пиппин насупился. Не очень–то ему улыбалось петь перед Наместником засельские застольные песенки! Шуточные, ясно, сразу придется отбросить: уж больно они простенькие. Не к месту… А жаль – они как раз получались у него особенно хорошо… Впрочем, пока Пиппин соображал, как вывернуться, стало ясно – пока что петь его никто не просит. Наместник уже беседовал с Гэндальфом и расспрашивал его о Рохирримах – об их намерениях, об Эомере, королевском племяннике, о положении Эомера при дворе. Пиппин не уставал удивляться Дэнетору. Ведь тот наверняка уже много лет не покидал страны! Как же ему удается не упустить ни одной мелочи из того, что происходит за пределами Гондора? Откуда ему столько известно?

Наконец Дэнетор будто ненароком вновь заметил хоббита и отослал его.

– Иди в Цитадель, в оружейные палаты, – велел он. – Там тебя оденут и снабдят оружием. Все должно быть готово. Приказ был отдан еще вчера. Переоблачись и возвращайся!

Как и обещал Наместник, к приходу хоббита все оказалось готово, и вскоре Пиппин увидел себя в новом обличье. Платье было двух цветов – черного и серебряного. Кольчугу, по всей вероятности, выковали из стали, но стали черной, как агат; высокий шлем с обеих сторон украшали крылья ворона, а надо лбом сияла вписанная в круг серебряная звезда. Поверх кольчуги Пиппин надел короткую черную куртку с вышитым на груди гербом – серебряным деревом на черном поле. Старую хоббичью одежду свернули и отнесли на склад, разрешив Пиппину оставить при себе только серый лориэнский плащ, да и то предупредив, что надевать его можно будет лишь в свободное от службы время. Теперь хоббит, сам того не ведая, выглядел и впрямь ни дать ни взять Эрнил–и–Ферианнат, Принц Невеличков, как его прозвали гондорцы. Но сам Принц Невеличков чувствовал себя в новом наряде весьма неуютно. К тому же темнота начинала его не на шутку угнетать.