– Пожалей глотку, – рассмеялся Мерри. – У меня есть игрушка получше твоей.

Он поднес к губам серебряный рог и дунул в него. Чистый, звонкий голос рога зазвенел над Холмом, и изо всех нор, домишек и обшарпанных сараев с радостными криками повалили хоббиты. Ликуя и приветствуя освободителей, они тут же пристраивались в хвост отряда.

Взойдя на Холм, хоббиты остановились. Фродо и его друзья пошли к Котомке одни. Вот наконец и усадьба, которую они так любили когда–то!.. Сад был застроен будками и сараями, причем некоторые стояли вплотную к старым окнам, что глядели на запад, и загораживали весь свет. Куда ни глянь – всюду громоздились груды мусора. Двери стали пестрыми от царапин; шнурок от звонка висел бесполезной веревочкой. Впрочем, и на стук никто не ответил. Наконец друзья налегли на створки – и те подались. Они вошли внутрь. В норе стоял запах гнили и плесени, во всех комнатах царил пыльный беспорядок – не похоже было, чтобы тут кто–нибудь жил в последнее время.

– Где же прячется этот злосчастный Лотто? – недоуменно спросил Мерри, когда они обыскали все комнаты до единой и не нашли никого, кроме крыс и мышей. – Может, позвать остальных и обыскать сараи?..

– Здесь, пожалуй, хуже будет, чем в Мордоре! – пробормотал Сэм. – По–своему даже гораздо хуже! Здесь Мордор приходит прямо к тебе в дом, и попробуй–ка вытерпи это! Ведь это твой дом, и ты помнишь его совсем другим…

– Да, это Мордор, – подтвердил Фродо. – Это его дела. Ведь Саруман работал на Мордор даже тогда, когда ему представлялось, что он старается для себя. То же самое происходило и с теми, кого он сам обвел вокруг пальца, – как, например, с Лотто.

Мерри с ужасом и отвращением огляделся.

– Давайте уйдем! – взмолился он. – Знал бы я, чтo он сделает с нашим Засельем, я бы этот кисет в глотку ему забил – ей–же–ей!

– Ничуть не сомневаюсь! Но этого не случилось – и хорошо, что не случилось, а то я не смог бы поздравить вас с возвращением!

У дверей стоял Саруман, веселый и отъевшийся. Глаза его блестели от злобы: он явно забавлялся.

Внезапно Фродо понял.

– Шарки! – воскликнул он.

Саруман рассмеялся:

– А, значит, ты уже слышал это прозвище? В Исенгарде этим именем меня называли все мои рабы. Видимо, в знак большой любви. Но кажется, ты не ждал встретить меня здесь?

– Не ждал, – ответил Фродо. – Хотя мне следовало бы догадаться раньше. Мелкие пакости да низкие козни – Гэндальф предупреждал меня, что на это у тебя пороху еще хватит!

– И с избытком, – раскланялся Саруман. – Только почему же мелкие? Ах, как вы меня рассмешили, вельможные вы мои хоббитята, когда я повстречал вас в компании важных персон, – какие вы были напыщенные, гордые, фу–ты ну–ты! А сколько самодовольства! Вы–то думали, что вам уже ничто не грозит, что вы удачно выкарабкались и вам остается только весело доехать до родного домика и зажить там себе на радость, в тишине и покое. Жилище Сарумана может лежать в руинах, Сарумана можно выгнать, но ваш дом и пальцем не тронь! А если кто тронет – ничего страшного! Гэндальф обо всем позаботится! – Саруман снова рассмеялся и продолжал: – О нет, только не он! Отслужившую вещь он хранить не будет. С глаз долой – из сердца вон! И нет чтобы вам сразу об этом догадаться! Нет, вам надо было цепляться за него до последнего, и праздновать лодыря, и молоть языком, пока дорога домой не оказалась для вас вдвое длиннее! Ну что ж, подумал я, если эти хоббиты такие ослы, они заплатят мне сторицей! Будь у меня побольше времени да побольше людей – урок вышел бы нагляднее. Но кое–что я все–таки успел. Вам и за всю жизнь не исправить того, что я сделал с вашим Засельем! А я буду вспоминать об этом и утешаться.

– Если ты находишь в этом утешение – что ж! – ответил Фродо. – Но мне жаль тебя. Боюсь, что утешаться тебе придется только воспоминаниями. Уходи отсюда немедленно и никогда не возвращайся!

Влившиеся в отряд хоббиты из соседних деревень заметили Сарумана, когда он выскользнул из двери одного из сараев по соседству. Теперь они толпились у порога Котомки. Услышав слова Фродо, многие возроптали:

– Что ж мы, так его и отпустим? Да его убить мало! Это же отъявленный злодей и душегуб! Смерть ему!

Саруман оглядел гневные лица хоббитов и улыбнулся.

– «Смерть! Смерть!» – передразнил он. – Убейте меня, мои храбрые хоббиты, убейте, если думаете, что вас тут для этого достаточно! – Он гордо выпрямился и вперил в толпу мрачный взгляд своих черных глаз. – Вы думаете, если я утратил все, чем обладал раньше, я уже не волшебник? Ошибаетесь! Поднявший на меня руку будет проклят навеки! А если моя кровь оросит землю Заселья – ваши сады зачахнут и уже никогда более не возродятся!

Хоббиты попятились. Но Фродо остановил их:

– Не верьте ему! Он потерял волшебную силу. Все, что у него осталось, – это голос: ему нетрудно будет вас напугать и обмануть, если вы не воспротивитесь. И все же я против убийства. Он отомстил, теперь отомстим мы… Что в этом пользы? Местью ничего не исправишь. Уходи, Саруман, да поторапливайся!

– Эй, Червяк! – закричал Саруман.

Из ближнего сарая появился Червеуст – и крадучись, чуть ли не на четвереньках, как побитая собака, приблизился к Саруману.

– Пошли отсюда, Червяк! – толкнул его Саруман. – В дорогу! Эти вельможные господа, эти благородные принцы не желают нас больше видеть. Давай, трогай!

Саруман повернулся и направился прочь. Червеуст, припадая к земле, засеменил рядом. Наконец Саруман поравнялся с Фродо; вдруг в руке его сверкнул кинжал, и он нанес Фродо быстрый удар в грудь. Острие скользнуло по кольчуге, которую Фродо по–прежнему носил под одеждой, и погнулось. Дюжина хоббитов во главе с Сэмом с криками кинулись к злодею и опрокинули его на землю. Сэм выхватил меч.

– Нет, Сэм, – остановил его Фродо. – Не убивай его! Все равно не убивай! Ведь он меня даже не поцарапал. Да и в любом случае я не хочу, чтобы его убили, когда он так обозлен! Некогда он был славен и велик. Он принадлежал к благородному братству волшебников, и не нам вершить расправу над ним. Он пал, и поставить его на ноги мы бессильны. Но какой бы ни была глубина его падения – я бы его пощадил. Может, он когда–нибудь обретет исцеление?

Саруман поднялся и с удивлением уставился на Фродо. В его глазах читались уважение и ненависть.

– А ты стал взрослым, невеличек, – промолвил он. – Да, да, по–настоящему взрослым. Ты мудр и жесток. Ты обобрал меня, лишив мое отмщение сладости, и я ухожу с горечью в сердце, потому что своим поступком ты превратил меня в должника. Ненавижу – и тебя, и твое великодушие! Но делать нечего. Я уйду и больше не потревожу тебя. Но не жди, что я пожелаю тебе здоровья и долгих лет жизни! Ни того ни другого у тебя не будет – но уже не по моей вине. Я только предсказываю.

Он побрел прочь, и хоббиты дали ему пройти – но так крепко сжали оружие, что у них побелели костяшки пальцев.

Червеуст, немного поколебавшись, двинулся за своим хозяином.

– Червеуст! – позвал его Фродо. – Тебе вовсе не обязательно идти вместе с ним! Ты не сделал мне никакого зла. Оставайся! Отдохнешь, поправишься – а потом сам решай, что тебе делать.

Червеуст остановился и взглянул на Фродо; казалось, ему хотелось остаться. Саруман обернулся.

– Никакого зла? – проскрипел он. – О, что это я, конечно же, никакого! Когда он выбирался из своей конуры по ночам, он, без сомнения, просто любовался звездами. Мне, кстати, послышалось, будто кто–то спрашивал, где скрывается несчастный Лотто. Ты ведь можешь им показать, а, Червяк? Не стесняйся!..

Червеуст согнулся в три погибели и завыл:

– Нет, нет!

– Ну тогда я сам, – вздохнул Саруман. – К сожалению, Червяк зарезал его – зарезал вашего бедного маленького друга, вашего драгоценного Шефа и Начальника. Или я ошибаюсь, а, Червяк? Я полагаю, что он убил его, когда тот мирно спал [673] . Надеюсь, что тело предано земле. Хотя тут могут возникнуть сомнения. В то время Червяк сильно голодал… Нет, нет, он далеко не такая невинная овечка, как вы думаете. Для вас же лучше будет, если вы оставите его мне.

вернуться

673

Шиппи считает, что Лотто вполне можно уподобить какому–нибудь репрессированному сталинистами большевику–ленинцу (с.129) или идеалисту–политологу XIX в. Джереми Бентаму, проповеднику утилитаризма, последователи которого – капиталисты викторианской эпохи – пренебрегли этикой его учения, взяв для себя только практическую сторону.