Когда настал день, хоббиты испытали настоящее потрясение. Как выросли зловещие горы, к которым они стремились! В чистом, прозрачном воздухе стены Мордора явились их взорам совсем иными, нежели раньше. Это была уже не просто дальняя облачная гряда на горизонте, таящая в себе неясную угрозу, но исполинские черные башни, хмуро взирающие на пустыню у своего подножия. Болота кончились, хотя вокруг еще бурели пятна торфяников и обширные острова сухой растрескавшейся грязи. Впереди начинались длинные, пологие склоны, голые и безотрадные, а выше, у Врат Мордора, раскинулся бескрайний пустырь.

Пока брезжил серый свет тусклого дня, хоббиты и Голлум, как черви, прятались под большим камнем, боясь, как бы их не выследили жестокие очи Крылатого Ужаса. Остаток пути прошел под знаком все надвигающейся тени страха, и, кроме страха, в памяти у хоббитов ничего не осталось. Две ночи продолжался этот изнурительный путь по бездорожью. Воздух стал по–особому жестким и горьким, дыхание пресекалось, гортань сохла.

На пятое утро после встречи с Голлумом путники снова остановились. Впереди, темнея на фоне зари, высились огромные горы; вершины их скрывались в дыму и клубящихся тучах. От гор тянулись мощные контрфорсы отрогов и длинные цепи выветренных холмов, до подножия первого из которых оставалось не больше двадцати верст. Фродо озирался с ужасом. Страхом и тоской наполняли душу Мертвые Болота и безводные Ничьи Пустоши, но земля, которую занимающийся день обнажил перед оробевшими хоббитами, казалась еще страшнее и тоскливее. Как ни безрадостны были Топи Мертвецов, и туда в свое время проникали приметы весны, пусть бледные и вялые; но в эти края и весне и лету путь был заказан навсегда. Тут не было никаких признаков жизни – даже грибков плесени, питающихся гнилью, здесь не водилось. Всюду дымились ямы, полузасыпанные пеплом или заполненные тяжелой полужидкой грязью какого–то нездорового бело–серого оттенка, словно горы извергли к собственному подножию скверну своего чудовищного чрева. Дневной свет нехотя и постепенно открывал взору хоббитов бесчисленные ряды высоких курганов щебня, каменной пыли и обожженной, в ядовитых потеках земли – словно здесь простерлось древнее кладбище великанов.

Таким предстало взору путников запустение, вот уже много веков царившее у Врат Мордора [422] вечным памятником трудам его рабов, памятником, который пребудет и тогда, когда все ухищрения Зла пойдут прахом. Исцелить этот оскверненный край не в силах было уже ничто. Только великое Море могло бы дать забвение этой земле в своих пучинах.

– Меня тошнит, – сказал Сэм.

Фродо промолчал.

Они все еще стояли – так люди иногда медлят погружаться в сон, где их поджидают кошмары, хотя через тьму страшных видений лежит единственный путь к утру. Между тем становилось все светлее. Зияющие ямы и ядовитые груды шлака стали видны до малейшего камушка. Среди облаков и длинных полос дыма пылало солнце, но здесь даже солнечный свет был осквернен. Хоббитов на этот раз наступление дня не утешило: свет не был им в помощь, – наоборот, он обнажал путников перед взором Врага во всей их роковой незащищенности. Кто они были перед лицом Тени, маленькие, писклявые призраки, затерянные среди дымящихся пепельных гор в стране Черного Властелина?

Выбившись из сил, хоббиты стали подыскивать место для отдыха. Сперва они молча опустились на землю в тени шлаковой горы, но из шлака тянулся удушливый дымок, и не прошло пяти минут, как дышать стало трудно, а в горле запершило. Голлум не вытерпел первым. Плюясь и бормоча проклятия, он встал на четвереньки и пополз в сторону, не глядя на хоббитов. Сэм и Фродо побрели за ним. Наконец они наткнулись на широкую, почти безукоризненно круглую яму. Ближняя к Мордору сторона ямы прилегала к мощному валу, тянувшемуся вдоль горного хребта. Внутри было мертво и холодно, а на дне собралась густая, дурно пахнущая маслянистая жижа в радужных разводах. В этой отвратительной яме они вынужденно решили укрыться на день в надежде, что здесь, в тени вала, Глазу будет не так легко заметить их.

День тянулся медленно. Хоббиты изнемогали от жажды, но позволили себе только слегка смочить губы – фляги они в последний раз наполнили еще в овраге. Теперь, отсюда, овраг казался желанным островком мира и покоя. Спать решили по очереди. Сначала, впрочем, ни Сэм, ни Фродо, несмотря на усталость, заснуть не могли, но, когда солнце стало постепенно опускаться навстречу медленно наползавшей туче, Сэм все–таки задремал. Фродо заступил на стражу. Он лег и откинулся на спину – но бремя не сделалось легче. Так он лежал, глядя в небо, расчерченное длинными полосами дыма, и перед его глазами проходили странные, призрачные образы: скакали, не двигаясь, темные всадники, наплывали знакомые лица из далекого прошлого… Фродо потерял счет времени и не знал, спит он или бодрствует. Наконец его охватило глубокое забытье.

Сэм очнулся внезапно и решил, что, по–видимому, его звал хозяин. Был уже вечер. Фродо, однако, Сэма звать не мог – он спал так крепко, что во сне съехал чуть ли не на самое дно ямы. Рядом с хозяином сидел Голлум. В первое мгновение Сэму показалось, что тот зачем–то пытается растолкать Фродо, – но это было не так. Голлум будить Фродо не собирался. Он вел разговор с самим собой, споря, по всей очевидности, с какой–то назойливой, потаенной мыслью. У этой мысли был и голос, очень похожий на голос Голлума–Смеагола, только разве что чересчур надтреснутый и шипящий. В глазах у Голлума попеременно загорался то белый, то зеленый огонь.

– Смеагол обещал, – говорил первый голос.

– Да, да, Сокровище мое, – соглашался второй. – Мы обещали, да. Обещали спасти Сокровище. Обещали беречь, чтобы оно не попало к Нему. Но ведь Сокровище идет прямо к Нему, да, да, приближается с каждым шагом! Что с–собирается сделать этот хоббит с нашим Сокровищем? Хотелось бы знать, да, хотелось бы знать!

– Я не знаю. Ничего не могу поделать. Оно у хозяина. Смеагол обещал помогать хозяину.

– Да, да, ещ–ще бы! Оно ведь у него – да, да! Ну а если бы Оно было у нас? Тогда мы могли бы помогать с–сами себе, о да, и все равно сдержали бы слово.

– Но Смеагол сказал, что будет хорошим, очень, очень хорошим! Хороший хоббит! Он снял злую веревку. Он ласково говорит со мной.

– Смеагол сказал, что будет очень, очень хорош–шим, а, Сокровище мое? Давай, давай будем хорошими, совсем как рыбка, сладкий мой, давай, но только не с хоббитсами, а с нами! А доброму хоббитсу мы ничего плохого не сделаем, нет, конечно же, нет!

– Но Сокровище слышало нашу клятву. Оно следит за нами, – сопротивлялся Смеагол.

– Значит, надо взять Его себе, и тогда мы сами будем за ним следить, – не смутился второй голос. – Тогда хозяином будем мы, голлм, голлм! А тот, другой хоббитс, противный, который нас все время подозревает, еще поползает перед нами в грязи на брюхе, голлм!

– А как же хороший хоббит?

– О нет! Если мы не захотим, можем не заставлять его ползать. Но с другой стороны, он Бэггинс, мое Сокровище, да, Бэггинс! Это Бэггинс Его украл! Он нашел Сокровище и не сказал, да, ничего не сказал. Ненавидим Бэггинсов!

– Нет! Не всех! Другого Бэггинса!

– Нет, нет, вс–сех Бэггинсов! Всех, у кого Сокровище! Оно должно быть нашим!

– Но Он увидит! Он узнает! Он отберет у нас Сокровище!

– Он уже и так видит. Он знает. Он слышал, как мы давали глупые обещания. Это было против Его приказа, да, да! Надо отобрать Сокровище. Призраки так и рыщут. Надо отобрать!

– Только не для Него!

– Конечно нет, с–сладкий мой! Ты же сам видишь, Сокровище мое: если Оно будет у нас, мы сможем убежать даже от Него, – мм? Может, мы станем сильными, очень сильными, с–сильнее, чем Призраки! Властелин Смеагол? Голлум Великий! Голлум Первый! Каждый день рыба, три раза в день, с–свежая, прямо из моря! Голлум Преславный и Достохвальный! Надо взять Сокровище. Мы хотим Его, хотим, хотим!