Посреди поля перед Хорнбургом поднялись два кургана: под одним нашли покой останки всадников из восточных долин, под другим – воинов Западного Фолда. Гаму, начальника королевской стражи, похоронили отдельно, в тени Хорнбурга. Он пал, защищая Ворота.

Тела орков свалили в огромные кучи подальше от курганов, неподалеку от края леса. Роханцы беспокоились: такое количество трупов нельзя было ни закопать, ни предать огню. Для костра не хватало дров, а на странные деревья никто не дерзнул бы поднять топор, даже если бы Гэндальф не предупредил, что отломи с этих деревьев хоть веточку – и дело кончится плохо.

– Оставьте все как есть, – сказал Гэндальф. – Утро вечера мудренее. Что–нибудь да придумаем.

Ближе к вечеру отряд Короля собрался в дорогу. Погребение еще только началось. Король оплакал Гаму и сам бросил первую горсть земли в его могилу.

– Поистине, великое горе причинил Саруман мне и моему народу, – сказал он. – Я не забуду об этом, когда встречусь с ним лицом к лицу!

Солнце уже приближалось к вершинам гор на западе от Лощины, когда наконец Теоден с Гэндальфом и свитой выехал за Хельмский Вал. Проводить их собралось великое множество людей: всадники и жители Западного Фолда, стар и млад, женщины и дети – все, кто сражался и кто во время боя прятался в пещерах. Чистые, звонкие голоса пропели гимн победе – и все смолкли, гадая, что–то будет дальше. Ибо все взоры со страхом устремлялись к деревьям.

Отряд подъехал к лесу и остановился: ни люди, ни кони не решались вступить под сень загадочного леса. Стволы стояли перед ними грозной серой стеной, повитые не то густой, осязаемой тенью, не то сумрачным туманом; длинные, метущие землю ветви, казалось, шарили в траве длинными пальцами сучьев. Обнаженные корни походили на щупальца неведомых чудовищ, а под корнями зияли темные ямы. Но Гэндальф без колебаний двинулся вперед, а за ним последовали и остальные: там, где дорога, ведущая из Хорнбурга, ныряла в лес, стал заметен просвет под аркой из могучих сучьев. Туда–то и въехал Гэндальф, а следом – и весь отряд. Вскоре всадники с удивлением обнаружили, что дорога вьется дальше, а вдоль нее, как и прежде, журчит Хельмский ручей. Над головами виднелась полоска неба, залитого золотым светом. Но деревья по сторонам дороги окутывала мгла, уже в нескольких шагах сгущавшаяся до непроглядной черноты, и в черноте этой что–то скрипело и стонало. Издали доносились приглушенные крики, слышался гневный бессловесный ропот, невнятные голоса… Но ни орков, ни других тварей на пути отряда не встретилось.

Леголас и Гимли ехали теперь вместе, держась рядом с Гэндальфом, – гном побаивался леса.

– Тут жарко, – сказал Леголас Гэндальфу. – Я кожей чувствую, как велики гнев и ярость этого леса. Неужели у тебя не стучит в ушах?

– Еще как, – ответил Гэндальф.

– Что сталось с этими злосчастными орками? – спросил Леголас.

– Этого, наверное, никто никогда не узнает, – ответил Гэндальф.

Некоторое время королевский отряд ехал в молчании. Правда, Леголас вертел головой и один раз хотел было остановить коня, чтобы послушать лесные шорохи, но Гимли этому воспротивился.

– Таких странных деревьев я еще не видел, – удивлялся эльф. – А ведь я знавал много могучих дубов и наблюдал за ними от желудя до глубокой старости! Хорошо бы побродить здесь без помех! Эти деревья умеют переговариваться по–своему, и со временем я научился бы понимать их язык.

– Только не это! – испугался Гимли. – Давай лучше оставим деревья в покое! Я и так прекрасно их понимаю. Они горят ненавистью ко всем двуногим, вот и все. А разговоры у них об одном: давить! душить! ломать!

– Не всех же подряд, – возразил Леголас. – Тут, я думаю, ты не прав. Счеты у них только с орками. Дело в том, что эти деревья не отсюда. Об эльфах и людях они знают мало. Они из глухих Фангорнских урочищ, Гимли, – вот откуда! Так мне кажется.

– Значит, Фангорн – самый опасный из всех лесов Средьземелья, – подхватил Гимли. – Они много сделали для нас, эти деревья, и я вроде бы должен быть им благодарен, но полюбить их – увольте. Восхищайся ими сколько хочешь, но я нашел в этих краях куда большее диво! Я отдал бы за него все рощи и все леса всех времен. Я полон им до краев! Люди – странные существа, Леголас! Они владеют чудом из чудес, какого нет на всем Севере, и как они его называют? «Пещеры»! Пещеры, которые в дни войны служат им убежищем, а в дни мира – хранилищем зерна! Дорогой Леголас, известно ли тебе, что подземные чертоги Хельмской Теснины обширны и прекрасны? Да если бы гномы о них прознали, они бы потянулись сюда бесконечной чередой, чтобы только взглянуть на них, да, да, и платили бы за это чистым золотом!

– Лично я не пожалею золота, только бы меня избавили от лицезрения твоих пещер, – сказал Леголас, – а если бы я ненароком забрел туда, то дал бы вдвое, только чтобы меня выпустили на волю!

– Ты не видел подземных чертогов Хельмской Теснины, а потому я прощаю тебе эту неуместную шутку, – милостиво согласился Гимли. – Но ты пошутил неумно. Разве не прекрасен дворец под горой, в котором живет король Чернолесских эльфов и выстроить который вам помогли гномы? А ведь тот дворец попросту жалкая хижина в сравнении со здешними пещерами! Чего стоят одни только эти огромные залы, где вечно звенит музыка воды, капающей в озера, прекрасные, как Келед–зарам в звездном свете?.. А когда зажигаются факелы, Леголас, и люди вступают на песок под высокими гулкими куполами – о! – тогда в гладких стенах загораются вкрапленные в гранит самоцветы, кристаллы горного хрусталя и прожилки драгоценной руды. Тогда свет согревает мраморные складки, и они светятся, как раковины на солнце, как руки Владычицы Галадриэли! А своды покоятся на колоннах, Леголас, белых, и шафранных, и розовых, как заря, а сами колонны, витые, причудливые, словно пришли из снов, растут из разноцветных полов навстречу блистающим сталактитам – о, эти крылья и вервие, оледеневшие облака и грозящие вонзиться копья, хоругви парадных покоев и филигранные башенки опрокинутых дворцов, отразившиеся в недвижных озерах, покрытых тонким льдом!.. А из ледяных зеркал проступают очертания городов, какие и самому Дьюрину не снились. Улицы, галереи, целые колоннады, тянущиеся вдаль, уходящие в глубины, куда уже не достигает свет… Вдруг – динь! – падает серебряная капля, воду морщат разбегающиеся круги, башни гнутся и колеблются, как водоросли и кораллы в морских гротах. Но тут наступает вечер, все погружается во тьму, а факелы перемещаются в следующий чертог, и начинается следующий сон. Чертог сменяется чертогом, Леголас, зала перетекает в залу, над куполами взмывают купола, бегут лестницы и галереи, выводящие к вьющимся тропам, по которым можно добраться до самого сердца гор… Пещеры! Подземные дворцы Хельмской Теснины! Благословенна стезя, что привела меня в эти чертоги! Я плакал, когда покидал их…

– Могу тебя утешить, друг мой Гимли, – улыбнулся Леголас. – Если ты останешься цел, никто не помешает тебе вернуться сюда! Только не спеши сообщать об этих пещерах всему гномьему племени! Ты говорил, что на прежних местах гномам уже почти нечего делать. Может быть, здешние люди поступают мудро, помалкивая об этих пещерах: наверное, одного трудолюбивого гномьего семейства с молотками в руках хватило бы, чтобы напортить столько, что потом никаким гномам не поправить!

– Ты не прав, – возразил Гимли. – Сердце гнома не может остаться равнодушным к такой красоте. Дети Дьюрина не стали бы добывать тут каменья. Даже золото и алмазы нас не соблазнили бы. Разве ты срубил бы на дрова цветущую весеннюю рощу? Мы бы сохранили эти цветущие камни, мы бы не причинили им даже самого малого вреда. Вся наша работа заключалась бы в том, чтобы стучать потихоньку молотком, откалывая иной раз по крошечному кусочку камня за целый день, и так из года в год, чтобы в конце концов открыть доступ к новым галереям и новым залам, которые сейчас погружены во тьму и о которых догадываешься, только заметив пустоту за трещиной в скале. А лампы, Леголас! Мы зажгли бы там такие же светильники, какие горели некогда в Казад–думе. Мы бы изгнали ночь, которая залегла там со времени, когда созданы были эти горы. А когда нам потребуется отдых, мы позволим ей вернуться…